- Опять в Париж хочется...
- Почему опять? Ты же ещё не был в Париже.
- В Париже я ещё не был. Но уже хотелось.
Так вот, дамы и господа, в Париже я уже был. Но не в том, где Эйфелева башня и Елисейские поля, а в кишлаке Париж, недалеко от Хорога. Из башен там только какая-то покосившаяся антенна, а поля, в основном, маковые. Жители утверждают, что опийный мак вырастает сам, а больше ничего не растёт. И убирают они урожай исключительно в целях борьбы с сорняками. Вонючий арык, протекающий по центру Парижа, там называют Сеной, а мусорную свалку перед въездом в Париж, источающую ароматы на всю округу кто-то окрестил "загнивающим капитализмом". Около свалки висел транспорант: "Парижцы, планы пятилетки выполним!" Потому как "парижане" только на Шан -д -Элизэ. А там "парижцы". Я долго не мог понять, откуда столь возвышенное название у столь "благословенного" места. Потом где-то вычитал ответ. Однажды бухарский эмир принимал у себя европейских послов. Для общих знаний владыка поинтересовался у своих гостей: "Какой самый красивый город в Европе?" "Конечно, Париж!"- ответили послы. И зря они так ответили. Надо было сказать правду, что Урюпинск. После ухода дипломатов эмир приказал отыскать в его эмирате самый паршивый кишлак и назвать его Парижем.
"Находясь в Париже,"- писал Эренбург: "Я возненавидел капитализм ненавистью поэта."
Находясь в Париже я возненавидел социализм ненавистью эстета. За покосившийся транспорант, за свалку, за вонючий арык, в котором плескались дети. Там мало что изменилось со времён бухарского эмира. И судя по событиям гражданской войны на Памире, парижцы любили советскую власть не больше меня.