Когда я был на десять лет моложе, я был намного оптимистичнее. Тогда, в середине-конце девяностых, я искренне полагал, что демонтаж или деформация режима аятолл займёт считанные годы. Это были времена Хатами и даже робкий намёк на перемены воспринимался как начало весны. События, произошедшие с тех пор, кое чему меня научили. Я понял, что режим этот не настолько хрупок и имеет запас прочности, что глупо надеяться на быстрые и бескровные перемены. И что перемены эти могут занять десятилетия. Но я никогда, ни на минуту, не сомневался в том, что они произойдут. Я убеждён, что мы ещё погуляем по бульварам Тегерана, посидим в его чайханах, купим халву и фисташки на исфаганском базаре. И увидим тех девушек Шираза, за родинку одной из которых великий Джами готов был отдать Самарканд и Бухару. Я буду одним из первых, кто посетит Иран после освобождения. Потому что мечты должны сбываться. Сейчас, когда сводки оттуда сообщают о настоящем народном восстании, когда я вижу, как сотни тысяч людей несут на руках Мир Хосейна Мусави - лидера перемен, у меня в душе просыпается робкая, осторожная, очень зыбкая ещё, надежда. УМИД (надежда на фарси). И с каждым часом, с каждым сообщением, она становится сильней и сильней. Несмотря на сообщения о стрельбе, убитых и раненных. Именно потому, что режим чувствует приближение конца, он стреляет, ранит и убивает. В своё время так делал шах.
Я достал старый учебник фарси, рубайат Хайама с параллельным русским переводом, тетрадь со старыми уроками. Приходит их время, наконец. Сколько раз, в самые тяжёлые дни я повторял себе эту фразу : "Рузе мерасад" ("Этот день настанет"-фарси). Неужто настаёт этот день?